Неточные совпадения
Ласкала слух та песенка,
Негромкая и нежная,
Как
ветер летним вечером,
Легонько пробегающий
По бархатной муравушке,
Как шум дождя весеннего
По листьям
молодым!
И Дунька и Матренка бесчинствовали несказанно. Выходили на улицу и кулаками сшибали проходящим головы, ходили в одиночку на кабаки и разбивали их, ловили
молодых парней и прятали их в подполья, ели младенцев, а у женщин вырезали груди и тоже ели. Распустивши волоса по
ветру, в одном утреннем неглиже, они бегали по городским улицам, словно исступленные, плевались, кусались и произносили неподобные слова.
Солнце едва выказалось из-за зеленых вершин, и слияние первой теплоты его лучей с умирающей прохладой ночи наводило на все чувства какое-то сладкое томление; в ущелье не проникал еще радостный луч
молодого дня; он золотил только верхи утесов, висящих с обеих сторон над нами; густолиственные кусты, растущие в их глубоких трещинах, при малейшем дыхании
ветра осыпали нас серебряным дождем.
Молодой человек оборотился назад, посмотрел экипаж, придержал рукою картуз, чуть не слетевший от
ветра, и пошел своей дорогой.
Татьяна долго в келье модной
Как очарована стоит.
Но поздно.
Ветер встал холодный.
Темно в долине. Роща спит
Над отуманенной рекою;
Луна сокрылась за горою,
И пилигримке
молодойПора, давно пора домой.
И Таня, скрыв свое волненье,
Не без того, чтоб не вздохнуть,
Пускается в обратный путь.
Но прежде просит позволенья
Пустынный замок навещать,
Чтоб книжки здесь одной читать.
И тут-то более всего пробовали себя наши
молодые козаки, чуждавшиеся грабительства, корысти и бессильного неприятеля, горевшие желанием показать себя перед старыми, померяться один на один с бойким и хвастливым ляхом, красовавшимся на горделивом коне, с летавшими по
ветру откидными рукавами епанчи.
Ассоль спала. Лонгрен, достав свободной рукой трубку, закурил, и
ветер пронес дым сквозь плетень в куст, росший с внешней стороны огорода. У куста, спиной к забору, прожевывая пирог, сидел
молодой нищий. Разговор отца с дочерью привел его в веселое настроение, а запах хорошего табаку настроил добычливо.
В этот вечер была холодная, ветреная погода; рассказчица напрасно уговаривала
молодую женщину не ходить в Лисс к ночи. «Ты промокнешь, Мери, накрапывает дождь, а
ветер, того и гляди, принесет ливень».
Ей было только четырнадцать лет, но это было уже разбитое сердце, и оно погубило себя, оскорбленное обидой, ужаснувшею и удивившею это
молодое детское сознание, залившею незаслуженным стыдом ее ангельски чистую душу и вырвавшею последний крик отчаяния, не услышанный, а нагло поруганный в темную ночь, во мраке, в холоде, в сырую оттепель, когда выл
ветер…
запел он и, сунув палку под мышку, потряс свободной рукой ствол
молодой сосны. — Костерчик разведи, только — чтобы огонь не убежал. Погорит сушняк — пепел будет, дунет
ветер — нету пеплу! Все — дух. Везде. Ходи в духе…
Ветер ласково расчесывал
молодую листву берез.
Порывистый и холодный
ветер шумел сухой травой и неистово трепал растущее вблизи одинокое
молодое деревце. Откуда-то из темноты, с той стороны, где были прибрежные утесы, неслись странные звуки, похожие на вой.
Шорох повторился, но на этот раз с обеих сторон одновременно.
Ветер шумел вверху по деревьям и мешал слушать. Порой мне казалось, что я как будто действительно слышу треск сучков и вижу даже самого зверя, но вскоре убеждался, что это совсем не то: это был или колодник, или
молодой ельник.
Ноги беспрестанно путались и цеплялись в длинной траве, пресыщенной горячим солнцем; всюду рябило в глазах от резкого металлического сверкания
молодых, красноватых листьев на деревцах; всюду пестрели голубые гроздья журавлиного гороху, золотые чашечки куриной слепоты, наполовину лиловые, наполовину желтые цветы Ивана-да-Марьи; кое-где, возле заброшенных дорожек, на которых следы колес обозначались полосами красной мелкой травки, возвышались кучки дров, потемневших от
ветра и дождя, сложенные саженями; слабая тень падала от них косыми четвероугольниками, — другой тени не было нигде.
Метель не утихала;
ветер дул навстречу, как будто силясь остановить
молодую преступницу.
Это — «Два помещика» из «Записок охотника». Рассказчик — еще
молодой человек, тронутый «новыми взглядами», гостит у Мардария Аполлоновича. Они пообедали и пьют на балконе чай. Вечерний воздух затих. «Лишь изредка
ветер набегал струями и в последний раз, замирая около дома, донес до слуха звук мерных и частых ударов, раздававшихся в направлении конюшни». Мардарий Аполлонович, только что поднесший ко рту блюдечко с чаем, останавливается, кивает головой и с доброй улыбкой начинает вторить ударам...
Как-то в этот день маршрут затянулся, и на бивак мы встали совсем в сумерки. Остановились мы с правой стороны реки среди
молодого ельника у подножья высокой скалы. Место мне показалось удобным: с одной стороны от
ветра нас защищал берег, с другой — лес, с третьей —
молодой ельник.
Молодые его побеги еще были неприметны, а старые гривы сухого камыша, не скошенного в прошедшую осень, неприятно желтели между зеленеющих краев прудового разлива и, волнуемые
ветром, еще неприятнее, как-то безжизненно шумели.
Без религии мы путники, колеблемые
ветром сомнений, как говорит le pere Basile, [отец Василий (франц.)] очень миленький
молодой попик, который недавно определен в наш приход и которого наш Butor уж успел окрестить именем Васьки-шалыгана.
Молодой машинист в запачканной блузе, нагнувшись через перила, наливал из жестяной лейки масло в медную подушку маховика, который еще продолжал двигаться, поднимая
ветер.
Князь, бывший умней и образованней всего остального общества, лучше других понимал, откуда дует
ветер, Калинович мог действительно быть назван представителем той
молодой администрации, которая в его время заметно уже начинала пробиваться сквозь толстую кору прежних подьяческих плутней [После слов: «…сквозь толстую кору прежних подьяческих плутней» в рукописи следовало: «…барских авторитетов и генеральских властей» (стр. 50 об.).].
Шагом доехали они до недалекой заставы, а там пустились крупной рысью по шоссе. Погода была славная, прямо летняя;
ветер струился им навстречу и приятно шумел и свистал в их ушах. Им было хорошо: сознание
молодой, здоровой жизни, свободного, стремительного движения вперед охватывало их обоих; оно росло с каждым мигом.
Там я ложился в тени на траве и читал, изредка отрывая глаза от книги, чтобы взглянуть на лиловатую в тени поверхность реки, начинающую колыхаться от утреннего
ветра, на поле желтеющей ржи на том берегу, на светло-красный утренний свет лучей, ниже и ниже окрашивающий белые стволы берез, которые, прячась одна за другую, уходили от меня в даль чистого леса, и наслаждался сознанием в себе точно такой же свежей,
молодой силы жизни, какой везде кругом меня дышала природа.
«Ложится в поле мрак ночной;
От волн поднялся
ветер хладный.
Уж поздно, путник
молодой!
Укройся в терем наш отрадный.
Туберозов продолжает дремать, лошадь идет дальше и дальше; вот она щипнула густой муравы на опушке; вот скусила верхушку
молодого дубочка; вот, наконец, ступила на поросший диким клевером рубеж и опять нюхает теплый
ветер.
— Мёртвое, которым покойника обмывают, — объяснил он. — Оно, видите, вредное, его надо на четыре
ветра выбрасывать. А Быстрецовы — не выбросили, и жена его, видно, умылась мылом этим и пошла вся нарывами, — извините, французской болезнью. Он её бить, — муж-то, — а она красивая,
молодая такая…
А
молодой хозяин не решился сесть за стол с обруганными им людьми, ушёл в сад, уже раздетый холодными
ветрами октября, и долго ходил по дорожкам, засыпанным листом.
–…есть указания в городском архиве, — поспешно вставил свое слово рассказчик. — Итак, я рассказываю легенду об основании города. Первый дом построил Вильямс Гобс, когда был выброшен на отмели среди скал. Корабль бился в шторме, опасаясь неизвестного берега и не имея возможности пересечь круговращение
ветра. Тогда капитан увидел прекрасную
молодую девушку, вбежавшую на палубу вместе с гребнем волны. «Зюйд-зюйд-ост и три четверти румба!» — сказала она можно понять как чувствовавшему себя капитану.
— А ей и горюшка мало. Сказано,
молодая да глупая. В голове
ветер так и ходит!
Дарья Никитична только опустила глаза. Плохо она верила теперь даже игумену Моисею: не умел он устрашить воеводу вовремя, а теперь лови
ветер в поле. Осатанел воевода вконец, и приступу к нему нет. Так на всех и рычит, а знает только свою поганку Охоньку. Для нее подсек и свою честную браду, и рядиться стал по-молодому, и все делает, что она захочет, поганка. Ходит воевода за Охонькой, как медведь за козой, и радуется своей погибели. Пробовала воеводша плакаться игумену Моисею, да толку вышло мало.
— Эх вы, господа! господа!
ветер у вас еще все в голове-то ходит, — проговорила в ответ мне Ида Ивановна. — Нет, в наше время
молодые люди совсем не такие были.
По обоим сторонам дороги начинали желтеть
молодые нивы; как
молодой народ, они волновались от легчайшего дуновения
ветра; далее за ними тянулися налево холмы, покрытые кудрявым кустарником, а направо возвышался густой, старый, непроницаемый лес: казалось, мрак черными своими очами выглядывал из-под каждой ветви; казалось, возле каждого дерева стоял рогатый, кривоногий леший… всё молчало кругом; иногда долетал до путника нашего жалобный вой волков, иногда отвратительный крик филина, этого ночного сторожа, этого члена лесной полиции, который засев в свою будку, гнилое дупло, окликает прохожих лучше всякого часового…
Когда случилось внезапное появление Плодомасова у дверей
молодой бранки Байцуровой, на дворе, по причине короткого осеннего дня, стояла уже густая, непроницаемая тьма; моросил мелкий, частый дождик, и тихий, но упругий
ветер уныло выл и шумел за выходящими в сад окнами боярышниной опочивальни.
В следующий момент прямо на него двинулся откуда-то из угла
молодой, гибкий человек, с лицом, опаленным
ветром, и острыми, расширенными глазами; костюм его состоял из блузы, кожаных панталон и пестрого пояса.
Я глянул вдоль аллеи и увидел
молодого воробья с желтизной около клюва и пухом на голове. Он упал из гнезда (
ветер сильно качал берёзы аллеи) и сидел неподвижно, беспомощно растопырив едва прораставшие крылышки.
Действительно,
молодой человек спал. Он вздыхал полной грудью; чистое бледное лицо было спокойно, и
ветер, врываясь в окно, слегка шевелил его белокурые волнистые волосы…
— Ну, теперь делу шабáш, ступай укладывайся, — сказал Патап Максимыч. — Да смотри у меня за Прасковьей-то в оба, больно-то баловаться ей не давай. Девка тихоня, спать бы ей только, да на то полагаться нельзя — девичий разум, что храмина непокровенна, со всякой стороны
ветру место найдется… Девка
молодая, кровь-то играет — от греха, значит, на вершок, потому за ней и гляди… В лесах на богомолье пущай побывает, пущай и в Китеж съездит, только чтоб, опричь стариц, никого с ней не было, из моло́дцов то есть.
Молодому человеку нужно служить, а у вас, сударь,
ветер начал бродить и голове.
Теперь, когда я пишу эти строки, в мои теплые окна злобно стучит осенний дождь и где-то надо мной воет
ветер. Я гляжу на темное окно и на фоне ночного мрака силюсь создать силою воображения мою милую героиню… И я вижу ее с ее невинно-детским, наивным, добрым личиком и любящими глазами. Мне хочется бросить перо и разорвать, сжечь то, что уже написано. К чему трогать память этого
молодого, безгрешного существа?
На носу «поддавало» сильней, и он вздрагивал с легким скрипом, поднимаясь из волны. Свежий
ветер резал лицо своим ледяным дыханием и продувал насквозь.
Молодой моряк ежился от холода, но стоически стоял на своем добровольно мученическом посту, напрягая свое зрение…
— Только сумасшедшие могут не брать рифов в такой
ветер… Только безумные
молодые люди! Разве вы не понимали, какой опасности подвергали и себя и, главное, людей, которые были под вашей командой?
Убедившись, наконец, после двух-трех появлений с целью «проветриться» среди ночи, что у
молодого мичмана все исправно, что паруса стоят хорошо, что реи правильно обрасоплены [Обрасопить — повернуть реи так, чтобы паруса стояли наивыгоднейшим образом относительно
ветра.] и, главное, что
ветер не свежеет, старший офицер часу во втором решился идти спать.
— Не хорошо, — сказал Смолокуров. — Люди
молодые,
ветер в голове…
На окраине сада, под старой ветвистой яблоней, стояла крестьянская девка и жевала; подле нее на коленях ползал
молодой широкоплечий парень и собирал на земле сбитые
ветром яблоки; незрелые он бросал в кусты, а спелые любовно подносил на широкой серой ладони своей Дульцинее. Дульцинея, по-видимому, не боялась за свой желудок и ела яблочки не переставая и с большим аппетитом, а парень, ползая и собирая, совершенно забыл про себя и имел в виду исключительно одну только Дульцинею.
Была еще ранняя весна, и только белые маленькие цветочки нежно озаряли
молодую и слабую зелень, и
ветер был нежен и пахуч, и четко рисовались домики в далеком Альбано.
Ветер, когда пошел дождь, утихает. Шумит только дождь, стуча, как мелкая дробь, по
молодой ржи и сухой дороге.
Дорога шла сначала по краю леса, потом по широкой лесной просеке; мелькали и старые сосны, и
молодой березняк, и высокие
молодые, корявые дубы, одиноко стоявшие на полянах, где недавно срубили лес, но скоро всё смешалось в воздухе, в облаках снега; кучер говорил, что он видит лес, следователю же не было видно ничего, кроме пристяжной.
Ветер дул в спину.
А дальше за тропинкой жмутся друг к другу
молодые елки, одетые в пышные, зеленые платья, за ними стоят березы с белыми, как бумага, стволами, а сквозь слегка трепещущую от
ветра зелень берез видно голубое, бездонное небо.
Разбушевавшаяся к ночи погода, шум от дождя в окна избы и завывание
ветра на пустыре, еще более усиливали нервное состояние
молодого парня.
Довольно высоко от земли, на уступе ограды, небрежно расположился пригожий,
молодой Дюмон. Живость, любезность и остроумие его нации блестели в его глазах; по разгоревшимся его щекам развевались полуденным
ветром белокурые локоны. Он то играл на гитаре припеваючи, то любовался в задумчивости прекрасною окрестностью, перед ним разостланною.